— Мой дед занимался нефтью. Джек Мур дружил с ним и, бывало, заявлялся к нему домой посреди ночи и вышибал дверь, чтобы проспаться после виски. Потом, недели через две, Джек успевал протрезветь и приводил корову или приносил что-то еще. Дедушка любил его и не возражал. Джек Мур и есть Джек Мур. Однажды вместо коровы Мур принес головной убор Джеронимо и еще несколько сувениров, в том числе фотографию с автографом.

Марчано же не мог сидеть спокойно. Ему было сорок два. Мускулистый, с густыми каштановыми волосами и залысиной, он ходил туда-сюда по комнате и с твердым бостонским акцентом сообщал нам факты о Джеронимо. Индеец считался военнопленным и последнее десятилетие жизни торговал сувенирами.

— Он так зарабатывал себе на жизнь. У него был целый чемодан шляп: он надевал одну из них, потом продавал и надевал следующую. Или отрезал пуговицу с пиджака, продавал ее, а жена пришивала ему новую. Довольно печальная история.

Пока он все это нам рассказывал, Шредер в метре от него изучала головной убор. Через несколько минут она объявила, что это, скорее всего, подлинник. Мы подобрались к сути сделки, и Деминг предложил обойти Закон о защите белоголового орлана и беркута так. Он продаст мне за миллион долларов автографы Джеронимо, а головной убор одолжит на неопределенный срок. Я согласился, но попросил подписать договор о переходе прав собственности. Это была идея Гольдмана: он хотел, чтобы Деминг признал, что продает головной убор из орлиных перьев. Я объяснил, что мой покупатель настаивает на договоре, поскольку хочет защитить себя от наследников Деминга. Иначе те смогут когда-нибудь предъявить претензии на реликвию. Тот колебался. Он с подозрением посмотрел на женщину-агента и сказал:

— Я уверен, что вы милая леди, но мы не знакомы.

Я повернулся к Люсинде и предложил ей выйти на минутку.

Когда мы остались одни, я уже приготовился услышать от Деминга какой-то аргумент, но вместо этого он наклонился ко мне и прошептал:

— А теперь без дураков, Боб. Я сейчас подпишу договор, а когда она вернется, составим еще один.

Он предлагал сделать два варианта: один тайный, с признанием продажи головного убора, а другой — на глазах у моего эксперта — без упоминания о нем. Он считал, что это защитит его от обвинений, если она решит обратиться к легавым.

— Без проблем, — согласился я, подталкивая к нему нужный мне документ. Мы подписали договор с упоминанием венца из перьев, я на глазах Деминга спрятал бумагу в карман и спросил его:

— Пока она не вернулась, между нами: в этом деле участвовал кто-то еще? Мне не нужны проблемы.

— Черт, нет!

— И еще одно, — сказал я медленно, почти растягивая слова. — Вы ведь понимаете, что, если товар попадет за границу, он больше никогда не вернется на родину?

Они кивнули. Я пригласил Шредер в комнату, и Деминг подписал второй договор. Эти люди были так довольны собой, что вытащили головной убор вождя из сундука и начали позировать для последней серии фотографий.

— Вы правильно сделали, что привезли его мне, — сказал я им.

— Да. Это часть истории, — согласился Деминг.

— Ребята, вы не проголодались?

Это была кодовая фраза для группы захвата.

После ареста Линде Визи, пресс-секретарю филадельфийского отдела ФБР, позвонил вождь племени ленапе из Делавера и сказал, что головной убор, три четверти века дремавший в сундуке, нужно очистить, изгнать злых духов и весь негатив. Он предложил провести церемонию окуривания и повторил то, что я уже слышал в Нью-Мексико: головной убор надо уважать и держать в чистоте, потому что орлиные перья считаются «телефоном» для связи с богом. Мы с Визи решили, что должны пойти навстречу просьбе. Какой смысл спасать старинную вещь, если игнорировать смысл ее существования?

На следующий день вождь принес пучок ароматных трав и зажег их, наполнив пустой конференц-зал едким запахом шалфея. Визи нервно смотрела, как струйка дыма поднимается к детекторам на потолке. Наш гость потер руки сквозь этот дым, напевая молитвы, и начал благословлять и массировать увядшие перья. «Шалфей очищает, изгоняет зло», — объяснил он. Затем поджег зубровку, чтобы пригласить добрых духов. Когда ритуал был завершен, он отошел в сторону. Перья как будто ожили, головной убор выглядел как новый.

Когда ФБР объявило о завершении этого дела, на пресс-конференции я занял свое обычное место в задней части комнаты, подальше от камер. На этот раз Визи приняла дополнительные меры предосторожности, чтобы меня никто не заметил, и это, вероятно, спасло нас от провала в Санта-Фе.

Визи говорила с журналистами без записи и попросила не сообщать моего имени и вообще того факта, что в деле участвовал тайный агент из Филадельфии. В принципе, мои имя и роль не были тайной для общественности: согласно закону, я указал их в аффидевите[15], где излагал факты по делу. Репортеры обычно пользуются этим документом, но на этот раз, к счастью, они пошли нам навстречу.

Когда на следующий день после пресс-конференции я позвонил Бэру в Санта-Фе, это было первое, о чем он упомянул.

— С вами все в порядке, Боб? Я уже думал, что вас взяли по этому делу в Филадельфии. Там каких-то ребят посадили за попытку продажи головного убора самого Джеронимо!

Я изобразил дурака.

— Серьезно? Не может быть!

— Да, у меня тут газета. В New Mexican напечатали большую статью. «По официальному сообщению ФБР, одному из тайных сотрудников в начале прошлого месяца написали в чате…»

Бэр начал читать вслух. Я узнал формулировки: в Санта-Фе слово в слово перепечатали статью из Philadelphia Inquirer. Черт, как хорошо, что Визи достучалась до журналистов. Бэр никак не мог успокоиться и дочитал до конца.

— Это невероятно, Джош. Просто невероятно, — сказал я ему.

— Да. Так что надо действовать очень осторожно. Не хватало налететь на облаву. С ума можно сойти. Но знаете что, Боб? Они невероятно завысили цену. Я бы не дал за этот головной убор больше сотни тысяч.

Я полетел к Бэру в ноябре. Мне нравилось с ним общаться, хотя он и нарушал закон. От него я многое узнал про индейцев и их захватывающие ритуалы. С середины августа по январь мы более десятка раз виделись в Санта-Фе и еще раз десять говорили по телефону. Я ел у него дома и кормил его ужинами в его любимых ресторанах. Мы говорили о семье, но прежде всего о бизнесе. Бэр был интеллектуалом, ценителем высокого индейского искусства и хорошего вина, но при этом не снобом. Он не поморщился, когда я сказал, что не пью, и не стал закатывать глаза, услышав наивный вопрос о традициях коренных американцев. Свою карьеру Бэр начал в Нью-Мексико в середине семидесятых. Он много лет ездил в пуэбло, выстраивал отношения с индейцами навахо — и торговал их коврами, искусством и священными реликвиями. Бэр был настоящим либералом из Сан-Франциско и легко вписался в высокомерную атмосферу Санта-Фе. При этом многие в индейских районах считали его отталкивающим. Для них он был образцом снисходительного белого человека. Бэр жил в хорошем доме и ездил на «мерседесе», но стабильности не было: банковский баланс сильно колебался из месяца в месяц, и ему постоянно казалось, что вот-вот получится сорвать куш. Торгуя нелегально ритуальными предметами и изделиями из перьев, он придумал себе оправдание.